Казачий Присуд, жаль моя, ето земля,
которую Господь Бог даровал нам за то, что были казаки самые первыя яво
защитники, а большакикраснюки али коммуния — ето враги Господа, и патаму была у
них жаланья пагубить казаков от старых дедов до малых детушек.
Прибыла сотня на вайну — с ими и
мышка-казачишка.
До етаво чатыря года бились донцы с
германцами. Многия храбрецкия казаки слажили сваи чубатыя головы в битвах.
Устали донцы и омманули их краснюки, сбряхапи — вайны боле не будить, сдавайтя
оружье, будить мир. Казаки их и послухали.
Тяперь коммуния из пушков и пулеметов
содить.
А у казаков толькя шашки, им ба да
красных толькя добраться, тада супратив их нихто не устаить.
Видить мышкаказачишка — казакам голов
не поднять, пули так и свищуть. Бонбы-снаряды рвуться.
И папалзла к пушкам, што казаков
губили. Ана ить маненькая, яё и не видать.
Дапалзла и как загичить дюжа сильна.
Паника зачалась. Испужала коммунию. У страха глаза велики. Людям невисть чиго
пакажится.
— Казара прарвалась, — вапят, — всех
режуть. Никаму пощады не дають. Спасайся хто может!
И бяжать аттель. Ваяки.
Мышкаказачишка пушки верёвкой связала
и приташшила к донцам. Вдарили из их казаки вдогонку по коммунии и погнали её
аж за станицу Островскую. А ета станица самая крайняя по ряке Медведице, на
границе земли нашей — Казачьего Присуда — Всевеликого Войска Донского.
Долгия месяцы шли жастокия сраженья и
баи. Дюжа многа была врагов. И зачали под их натиском сотни наши атхадить.
Вот вырубили казаки в бою под
станицей Кумылженскай полк красных курсантов и пригорюнились. Пашка Скасырсков
шашку в ножны вложил и шумит:
— Мы адин полк краснюков сничтожим, а
замест яво десять появляються. Уже и отец мой, и дед, и оба братунюшки сгибли
на ентой вайне. А вить я паследний в раду асталси. Сеструшка да маманюшка
ляжать радимаи в растрельнай яме под Урюпинскай.
Мышкаказачишка успакаиваить:
— Не горюйтя, ребяты. Надоть нам
самых важнецких большаков пагубить, тады вайне и канец. Я маленькая, я
пракрадусь и самово Троцкого зараз истреблю.
А Троцкий, сыночка, был сряди
каммунии самых главный камандер.
Сказано — сделано. На станции
Себряково бранированный поезд стаял, аттель таварищ Троцкий франтами
камандуеть. Падаждала мышка-казачишка, када дверь бранираванную распахнуть,
штоба правизию загрузить и в карзинке с калбасами внутрь папала. Между нагами
деньщиков праскачила и видить — ачкастый над картой скланилси, стрелки рисуеть,
флажки двигаить, заработалси, ажник па старанам не смотрить. Мышкаказачишка
маузер свой дастала и Льву Давыдовичу (ета иво имя такая была) в спину тычить,
двумя лапками держить. Тяжёлай же.
— Пиши, четырехглазый, капитуляцию.
Троцкий ачёчками заблестел, хмыкнул и на
бамажке чигойта намарал и мышке
пратягиваить. Та маузер и апустила, лапухнулась значить, штоба бамажку принять.
Тут таварищ Троцкий и саданул яе из дамскаво браунинга, што сряди дакументов
прятал. Усю абойму, штоба наверняка. Закачалась мышкаказачишка и гутарить:
— Пращяй, родный Тихий Дон. Пращяйтя,
братыказаки. Пущяй сгинем мы все в барьбе за Присуд, но СЛАВА КАЗАЧЬЯ будить
жить вечно...
И была и есть — то правда, ребяточки.
И скрежещють зубами лютуя враги, и жгуть агнём, и моргать голодом, заливають
грязью, но не могуть сламить ани ничем КАЗАЧЬЕЙ СЛАВЫ...
Вывалакли чекисты тело мышки-казачишки
да аврагу, куцы ани расстрелянных казаков, што в плен ранетые взяты были,
скидавали — и сбросили туды.
Как свечеряло, до аврага бабуня
пришла, унучека сваво запрапавшего на вайне шукаить. Ёна и услыхала, стонить
хтось. Так ана мышку-казачишку и спасла. Выхадила патаясь. Бурсачков напякла. В
путь дарогу снарядила.
— Ты там пярядай маим дарагим сынам,
мышка, што ждём не даждёмси мы Радную Данскую армию, када асвабадить ана нас из
праклятой неволи. Силов уже наших нет терпеть мученья. Пущяй вазвертаються ани
паскарей с Пабедой...